Иосиф Давыдович КОБЗОН – без всякого преувеличения – достояние республики. Певец, законодатель и патриот – он не сходит с телеэкранов последние полвека и стал дорогим российским брендом. «Аргументы недели» встретились с ним, чтобы поговорить о великих людях, великой стране и о нас самих.
— Иосиф Давыдович, совсем недавно, 21 марта, по всему миру отмечался юбилей Леонида Осиповича Утёсова. Я знаю, что вы были дружны много лет. Каким он вам запомнился?
– Наше общение всегда проходило очень интересно. Когда мы встречались, он всегда требовал от меня новый анекдот.
Я однажды спросил: «Зачем вы всё время просите анекдоты?» Он отвечает: «Ты понимаешь, я годами старый, а душой-то – молодой. Мне кто-нибудь позвонит, а я ему вместо «здрасьте» – раз, и анекдотец новый выдам. И мне хорошо, и ему хорошо».
Леонид Осипович был тамадой на десятой годовщине свадьбы с моей женой Нелли и провёл её просто блестяще.
Когда я приходил к нему домой, в квартиру на Каретном Ряду, то он всегда показывал свои стихи. Сегодня об этом как-то не помнят, но Леонид Осипович сочинял замечательные стихи. А ещё для близких друзей у него был свой особый жанр – пересказы известных произведений. Он садился в своё кресло. Кстати, оно сейчас у меня. После его кончины Антонина Ревельс (последняя жена артиста. – Прим. авт.) подарила его мне. Так вот Утёсов в халате садился в это кресло и говорил: «Вот представь, что было бы, если вдруг Стенька Разин стал Сеня Ройзман…» И начинал плавно пересказывать песню «Из-за острова на стрежень…» с таким колоритным, гротескным одесским акцентом. Это можно было умереть от смеха, когда Утёсов, грассируя, изображал в лицах всю песню: «…позади вдгуг слышен гопот, нас-таки на бабу пгоменял… Тоже мине товарчик…» Ну в общем, это надо было слышать и видеть.
…Последний разговор у нас был в канун его ухода из жизни. Я лежал в клинике, и он лежал в клинике. Я только прилетел с гастролей из Африки, и у меня началось какое-то жуткое заболевание – отнималась рука. И вот вечером звонок, и характерный утёсовский бас: «Ну что, пара гнедых, лежим?»
– Лежим, Леонид Осипович.
А на утро пришла печальная весть. Чтобы проводить его в последний путь, я специально ушёл из больницы и поехал на Новодевичье. Жаль, что такой выдающийся мастер почти забыт сегодня. Время… Суета сует (вздыхает)… И не только Утёсов. Сколько было имён в то время: Вадим Козин, Изабелла Юрьева, Александр Вертинский, Любовь Орлова… Нужно помнить о них. Недавно я записал программу из песен Утёсова. Ведь у него же был совершенно фантастический разноплановый репертуар. От хулиганских и шуточных песен до очень красивой лирики. Помните вот эту вещь Фрадкина?
(Напевает, имитируя Утёсова):
Будь со мною строгой,
Будь со мною нежной,
Будь моей тревогой
И моей надеждой…
Он иногда сам меня просил: «Ну спой мне что-нибудь под Утёсова».
Нравилось ему, как я это делаю. У нас были чудные отношения.
Совсем недавно я случайно отыскал на Востряковском кладбище могилу его первой жены Елены Ленской, матери их дочери Эдит. Она была в запустении, а сейчас я восстановил там памятник и слежу за ней.
Жаль, что в день 120-летия почти никого не было на Новодевичьем у последнего пристанища Леонида Осиповича. Но я пришёл. Поклонился ему, поклонился Клавдии Ивановне Шульженко. Они недалеко друг от друга покоятся. И с большой теплотой и признательностью вспомнил о них.
– Вы предвосхитили некоторые мои вопросы, упомянув имена Любови Орловой и Вадима Козина. Совсем недавно по телевидению прошла премьера сериала «Орлова и Александров».
– Сериал мне не понравился. Я считаю, там очень много неправды. Мне довелось быть знакомым с Любовью Петровной, мы выступали вместе в концертах. А однажды я присутствовал на совместном чаепитии вместе с ней, Лидией Андреевной Руслановой, Зоей Алексеевной Фёдоровой и Клавдией Ивановной Шульженко. Это такие могучие, выдающиеся женщины… Я ухаживал за ними, разливал чай и слушал. Безумно интересно было общаться с ними, слушать воспоминания.
Поэтому когда я смотрел фильм, то сетовал на его претенциозность. Там много такого искусственного. И Берия, и Александров, и Утёсов какие-то неживые.
– Сериал «Орлова и Александров» – далеко не единственный из списка фильмов на ретротематику. Отчего, на ваш взгляд, сегодня в обществе так востребованы былые кумиры из прошлых эпох?
– Наверное, нет современных героев. Таких, которых хотелось бы воспеть, и тех, с которыми хотелось бы широкий круг телезрителей познакомить. Поэтому возвращаются к Есенину, возвращаются к Высоцкому, к Орловой…
– Весной 1993 года вы были одним из организаторов торжественных мероприятий по празднованию 90-летия легендарного артиста Вадима Алексеевича Козина в Магадане.
– Песни Козина я впервые услышал после войны. Он тогда сидел в лагере, и песни его были под запретом, пластинок в продаже не сыскать, но любили его по-прежнему очень сильно. Помню, у меня даже было несколько его дисков, записанных «на рёбрах».
…Много лет спустя, году в 1982‑м, наверное, когда я уже стал народным артистом, мне звонит директор Магаданской филармонии и говорит: «Помогите к 80-летию Козина организовать несколько его концертов в Москве. Он очень стар, нуждается сильно. Нужно его поддержать!»
А он же со времён ГУЛАГа невыездным как бы считался. Я поднимаю свои связи, обращаюсь с запросом в КГБ. Оттуда отвечают: «Не возражаем, пусть приезжает». Я обрадовался, сообщил тут же в Магадан, начал договариваться с концертными площадками, как вдруг снова звонит директор филармонии и говорит: «Он отказывается ехать! Упёрся. Не хочет, и всё…»
Жаль, конечно, но что делать. Тогда, зная, что живётся Вадиму Алексеевичу очень трудно, мы с коллегами стали после каждого концерта вписывать в рапортички его песни, и ему пошли отчисления. Стало полегче.
Потом я ещё записал диск-гигант с его репертуаром.
…Прошло десять лет, и приблизился новый юбилей – 90.
Тут я взял ситуацию в свои руки, собрал бригаду артистов, и мы все сами отправились в Магадан. Нас привозят к такому старому дому. Поднимаемся на последний этаж, но заходим не в квартиру певца, а в соседнюю. Там стоит красный рояль, и нам сообщают, что здесь будет музей Козина. Я говорю: «Это здорово, но сам-то он где?»
Вдруг дверь приоткрывается и входит крошечный старичок в растянутом свитере и огромных валенках. Меня представили. Мы поздоровались. Я взял поднос, положил на него значки, которые мы специально сделали в Москве к его юбилею, и говорю: «Вадим Алексеевич, это вам, награждайте гостей!»
Потом разлили шампанское. Он тоже выпил чуть-чуть и, глядя на рояль, спрашивает: «А это что тут красненькое стоит?» То ли он не видел инструмент раньше, а скорее всего, забыл.
– Рояль, Вадим Алексеевич, специально для вас.
Он, как ребёнок, обрадовался. Тут же уселся за него, стал играть и петь.
Я так чуть позади встал и слушаю. Несколько песен он исполнил, а потом все присутствующие его стали просить: «Осень», «Осень».
А он отвечает: «Осень» не могу. Если бы Кобзон тут был, он бы вам спел…
А я эту песню записал на пластинку, которую ему передали, и ему очень понравилось. Ему кричат: «Так он здесь! Вот же он!»
– Кто? Кобзончик? Где?
А я практически рядом стою. Он повернулся, руками так всплеснул: «Ой, милый мой…»
Спели мы «Осень», и я ему сообщаю: «Сегодня в театре вечер в вашу честь. Сейчас мы все отправимся туда, только вам надо надеть костюм».
– Где я тебе его возьму? – говорит.
– Сейчас будет, Вадим Алексеевич, отдохните пока.
Вместе с его родственницей поехали в универмаг, всё купили: костюм, рубашку, галстук, туфли. Привозим, а он так зло, агрессивно даже заявляет: «Никуда не пойду!»
Как ни уламывали, не согласился. Пришлось без него концерт проводить, люди-то собрались.
– Иосиф Давыдович, 5 мая – день памяти певца и композитора Анатолия Днепрова, для которого вы очень много сделали при жизни и даже проводили его на свои средства в последний путь…
– У нас была общая юность. Толя родился в Днепропетровске, а я, хотя родом с Донбасса, после окончания горного техникума в Днепропетровске призывался оттуда в армию. Отсюда кстати его псевдоним – Днепров, а вообще он Гросс. Толя вырос на моих глазах и как молодой человек, и как композитор. Женился он на Ляле Орловой (поэтесса Ольга Павлова. – Авт.), дочери моего тогдашнего импресарио Павла Леонидова. Начал писать талантливые песни. Но в конце семидесятых они эмигрировали в США. Первым уехал Леонидов, а за ним Толя с Лялей. Но они в Америке безумно страдали. Она писала мне письма, которые буквально сочились слезами: «Иосиф Давыдович, дорогой, я так хочу вернуться. Сделайте что-нибудь, я готова целовать каждую пядь земли от Шереметьево…»
Я вынужден был познакомить с этой острой ностальгией соответствующие органы, и они помогли им вернуться в 1987 году. Они приехали и поселились в доме на Каретном Ряду, где раньше жил Утёсов.
В Штатах Толя написал несколько прекрасных ностальгических песен. И когда он вернулся, я первым – хотя в моём исполнении она осталась незамеченной – спел песню «Радовать». Ох, какая замечательная песня. Помню, я её спел впервые в Колонном зале. Оля тоже писала очень хорошие стихи, но после эмиграции она как-то потерялась.
Ещё у Днепрова была песня «Армения», которую он незадолго до ухода спел. Что ему навеяло эти образы: «а надо мною горы-горы…», ведь он и в Армении, кажется, никогда не были? Но произведение получилось очень сильное. Я её тоже записал и даже снял клип. Вообще почти все его произведения очень талантливы.
Ушёл Толя внезапно. Ведь он был человеком беспорочным, не пил, не злоупотреблял наркотиками. Для меня это стало серьёзной потерей. Когда его тёща Ольга Петровна сообщила мне о случившемся, я понял, что проводить его в последний путь – это мой долг.
– Всем известно, что на Кобзона всегда можно положиться, что вы всегда придёте на помощь. Причём часто даже незнакомым людям. Откуда в вас столько сострадания?
– Я – дитя войны. Мою семью спасали люди, помогали. Нас было у мамы пять сыновей, одна дочь. Мы жили в трудные времена: голод, холод, разруха, карточки хлебные… Когда я пришёл из армии, мне не во что было одеться, потому что, демобилизовавшись, я в свои старые вещи не влез уже. И поэтому когда я поступил в Гнесинскую академию, то первые два месяца ходил на занятия в солдатской форме. Но мне помогали. Будучи молодым студентом, я приставал к композиторам. К Островскому, Долуханяну, Френкелю. И они мне помогали. А потом я познакомился с Махмудом Эсамбаевым, Борей Бруновым. И они мне помогали… И когда у меня появилась возможность помогать людям и решать их проблемы, я почувствовал себя обязанным: значит – пора отдавать долги.
Тем более что касается Толи Днепрова.
– Совсем недавно вы побывали с концертами в Новороссии. Как это происходило?
– Я побывал в Макеевке, Горловке, Донецке и Луганске. Выступал в больницах и школах. Привёз туда гуманитарную помощь, одежду, лекарства…
Это моя родина, я родился в Часов Яре на Донбассе, но это всё рядом, с каждым местом у меня там многое связано. День Победы я встретил в 1945 году в Славянске, в школу пошёл в Краматорске. Это родные мне места, и я считаю своим долгом помочь землякам. Сейчас, кстати, меня избрали президентом землячества донбассовцев. Встречи были невероятно радостными, невероятно волнующими. К счастью, вторая встреча была при перемирии. Вернее, при ограниченном перемирии. Народ шёл не к Кобзону, люди хотели услышать наши общие песни.
– Знаю, что из-за ваших акций вы попали под санкции…
– Новые власти Украины лишили меня званий почётного гражданина Днепропетровска, Полтавы… А я сам отказался от звания народного артиста Украины. Потому что мне это звание давали в другой стране и другие люди.
Меня не волнуют санкции, которые на меня наложили в связи с этими поездками. Для меня дороже любых санкций счастье и мир моего народа.
«Аргументы Недели» № 18 (459), Максим КРАВЧИНСКИЙ