Никогда так долго не собиралась с мыслями, чтобы написать рецензию на спектакль. Равно как и никогда до сих пор не участвовала в стольких мероприятиях, предвосхищающих и завершающих постановку.
Прочесть роман или пьесу перед незнакомым спектаклем – такое бывает часто, увидеть и влюбиться в фильм, а затем прийти на спектакль по этой же пьесе – тоже приходилось. Но вот так чтобы читка, общение с артистами, режиссером читки и автором пьесы, потом спектакль, снова общение с артистами и режиссером, а затем еще и обсуждение с автором литературного перевода романа, ставшего основой пьесы, — такое со мной впервые. Впрочем, с «Гудбай, Берлин!» было ощущение, что многое со мною впервые… и вновь.
Сказать, что Александр Трясцин – актер Театра на Спасской и режиссер постановки «Гудбай, Берлин» — и труппа театра сделали сильный спектакль о подростках, для подростков и им сочувствующих (родителей, братьев и сестер, и кого угодно еще) значит не сказать ничего. Премьера, на мой взгляд, получилась грандиозной с полным отсутствием ощущения пребывания в провинциальном театре: сложные декораций (тетрис из кубиков и исчезающих символических картинок от блистательной Катерины Андреевой), съемка в духе real movie c трансляцией на большой экран, удваивающей силу воздействия, полнейший аншлаг (служителям театра пришлось ютиться у входа в амфитеатр) и овации, стоя от, пожалуй, самой требовательной и критичной аудитории – молодежи от 14 и старше. Настоящее искусство и талант напрочь лишены территориальной привязки, и Театр на Спасской в очередной раз продемонстрировал свой статус большого театра, Театра с большой буквы.
Меньше всего хочется пересказывать содержание спектакля – в любом случае пересказ получится значительно хуже романа, пьесы и восприятия от постановки, а вот на личных открытиях и размышлениях на тему я все-таки остановлюсь (вдруг мои соображения, к примеру, станут стимулом к тому, чтобы не просто сходить на спектакль, но и остаться на обсуждение, даже для того, чтобы выразить несогласие с тем, «что пишут в соцсетях»). Во-первых, огромная благодарность артистам Театра на Спасской, которые снова по-новому ярко раскрыли своих героев, даже по сравнению с читкой (ремарка для тех, кто был на читке, но еще не посетил спектакль). Во-вторых, спасибо завлиту Театра Юлии Ионушайте за выбор пьесы, а также организацию всего того околопостановочного действа, которым спектакль сопровождался. Стать частью театрального процесса – дорогого стоит, а такая возможность была у всех желающих.
Теперь к размышлениям. В процессе обсуждения и спектакля, и романа у некоторых взрослых возникало мнение, что все вроде бы хорошо, но только язык временами чересчур подростковый, формат путешествия – привычный и ожидаемый… А подростки в один голос заявляли – это здорово, это удача, это про нас. Так почему же нам, взрослым, так упорно не хочется просто увидеть и принять этот мир подростка, который так отличается и так невероятно похож на то, что происходило и с нами. Почему бы не дать возможность взрослеющим детям быть несносными, быть максималистами, идти по пути, известному со времен Марка Твена, а то и раньше? И нет здесь речи о попустительстве, равно как и о непременной необходимости быть не таким как все, нарушении или соблюдении правил и норм. «Гудбай, Берлин!», на мой взгляд, просто о том, чтобы быть самими собой – о бытии самим собой, борьбе за право быть скучным или оригинальным, скромным или общительным и позволении другим быть другими.
Роман, пьеса, а за ним и спектакль однозначно вырывает нас из зоны комфорта. Чего стоит только тема войны, сакральность которой зашкаливает (что, на мой взгляд, неплохо, но иногда не позволяет двигаться дальше и завершить противостояние в головах).
А еще «Гудбай, Берлин!» про любовь в самом широком ее понимании. И в первую очередь про любовь к жизни, какой бы она ни была.
Теперь уже не помню, кто и где сказал, поэтому бессовестно воспользуюсь цитатой, преломив ее под себя: «Гудбай, Берлин!» — спектакль потрясающе многослойный, каждому открывающий что-то свое, дающий почву для для размышлений, провоцирующий и не оставляющий ни единого шанса равнодушию, а это, пожалуй, главная цель искусства.